Из университетской церкви свадебная процессия выходит на Сент-Стивенс-Грин. По пути в парк она берет отца под руку, женщины в разноцветных шляпках цокают каблучками, под деревьями тишина. У озера жених с невестой фотографируются, шафер ослабляет галстук. Из парка они направляются к георгианскому зданию, увитому плющом, запах фрезий сопровождает их на пути в комнату для приемов, высокие окна которой выходят в сад. Через комнату Айлиш смотрит на отца, он беседует с тетей Мари, которая прячет зевок за розовым шеллаком ногтей, оглядывается по сторонам и, завидев Айлиш, устремляет на племянницу призывный взгляд. А, это ты, говорит Саймон, а я рассказываю Мари о законопроекте, который проводит ПНЕ, они хотят взять под контроль науку, расставить повсюду своих людей, Мари, возьми дело в свои руки, им никто не указ, это абсурдно и немыслимо… Мари сжимает ее руку и отворачивается от брата, как будто хочет присвоить Айлиш себе. Твой отец ни словом не обмолвился о малыше, я надеялась, ты возьмешь его с собой, уверена, в твоем возрасте это был приятный сюрприз. Айлиш улыбается в напудренное лицо, видит, как розовые губы смягчаются от слюны, и настроение падает, невысказанное остается невысказанным, разговор сводится к детям, работе, и никто не жаждет обсуждать ситуацию с Ларри. Она смотрит тете в лицо, читая немой призыв провести этот день в атмосфере счастливой эйфории. Айлиш улыбается, жаль, что Ларри не смог прийти, ты меня извинишь? Она слоняется по комнате, выглядывая тех, с кем еще можно поговорить, здесь так мало ее ровесников, кузены отца стареют, и все же между ними лет двадцать пять — тридцать, не так уж много, заказывает выпить, размышляя, как проживет эти двадцать пять — тридцать лет, она уже их проживает, это время уже в прошлом, свет, падающий сквозь высокие окна, дарит им это мгновение, мир стихает до тихого бормотания, невеста в белом великолепна. Когда звенит колокольчик, они с бокалами перемещаются в столовую и занимают места за круглыми столами, и жених встает, словно собирается произнести речь, но вместо этого прикладывает к груди руку и запевает национальный гимн. Татуированные птицы у него на руках, мистические символы на шее. Отодвигаются стулья, гости встают и подхватывают пение, кто-то тянет ее за рукав, это кузина отца Ниам Лайонс шепчет ей, скривив губы, бога ради, Айлиш, вставай. Она смотрит туда, где должен сидеть отец, но его стул пуст, отправился к стойке за напитком или заблудился по дороге в туалет, она разглядывает поющие рты, опущенные в пол глаза, и во рту пересыхает. Ниам Лайонс снова тянет ее за рукав, но она не поднимется со стула и не станет петь вместе с ними, она не будет петь эту ложь. Айлиш механически начинает раскладывать перед собой белую салфетку, а когда поднимает глаза на жениха, на его лице, на лице шафера и тех, кто стоит вокруг, неприкрытое презрение. Невеста закрыла глаза, жениха приветствуют аплодисментами, хотя хлопают не все. Бледная пожилая женщина с изящными кистями рук ободряюще улыбается ей, но улыбка гаснет, когда женщина встречает взгляд Айлиш. Она роется в сумочке, вынимает белый шифоновый шарф, повязывает его вокруг шеи и встает, когда остальные садятся. Извините, я скоро вернусь, пойду поищу отца.
Звенит таймер духовки, и она разворачивается, зовя детей к столу, раскладывая рагу по плошкам с рисом, пожалуйста, не мог бы кто-нибудь накрыть на стол? Молли, зевая, входит на кухню. Сумерки вошли раньше и окутали ее мать. Молли включает свет, тянется к ящику за вилками и ножами, на мгновение зависает над ним, словно ее мысли упали в ящик. Айлиш кричит, ужин готов. Она смотрит на Бейли, который растянулся на коврике перед телевизором, поворачивается к Молли, скажи Марку, чтобы спускался. Откуда спускался, его нет наверху, отвечает Молли. А где он? Молли пожимает плечами, раскладывая приборы на столе. Откуда мне знать, ты не подвезешь меня после ужина? Айлиш идет к лестнице, зовет Марка, поднимается наверх, спускается вниз. Его нет ни в доме, ни в саду, она набирает его сотовый и слышит звон наверху, снова поднимается, браня сына, заранее зная, каким будет его ответ, как он подожмет губы и опустит глаза в пол, готовясь выдать язвительный комментарий. Она стоит в дверях комнаты мальчиков, на кровати звонит телефон Марка, странно, что он не взял его с собой. Айлиш с виноватым видом берет телефон с кровати, Бейли орет, что больше ждать не намерен и собирается приступить к еде, один голос говорит «нет», другой — «да», она прислушивается к движению на лестнице. Айлиш читает сообщения сына, кликает на видео, которое тот смотрел последним, заключенный в красном комбинезоне и капюшоне стоит на коленях, над ним мужчина в очках и в черной одежде, учитель, интеллектуал, нараспев читающий по-арабски, который срывает капюшон, поднимает большой серповидный кинжал, и камера начинает медленно наезжать, словно пытаясь разглядеть что-то в глазах жертвы в момент смерти. Она швыряет телефон на кровать, снова поднимает, теперь просматривая историю поисков, жестокость и убийства, видео обезглавливаний и массовых казней. Чувство, овладевшее ее телом, не желает проговариваться, внутри все стянуто в черный узел, и во время ужина Айлиш немногословна. Она бродит по дому, бездумно перекладывая вещи с места на место, Бейли сражается с Молли за пульт, пока сестра не стукает его по голове и не швыряет пульт через всю комнату, Айлиш кричит им, чтобы угомонились. Она стоит на лестничной площадке с ребенком на руках и понимает, что чувство, которое вошло в ее тело, — это смерть, смерть завладела ее сыном, ему еще нет и семнадцати, а кровь уже испорчена злобой и тихой яростью. В девятом часу она слышит, как раздвигается дверь на веранду, ключ поворачивается в замке, и она преграждает сыну путь, кладет руку на велосипед, ищет в глазах растущую внутри тьму, ищет свой прежний авторитет. Ее голос громок и резок, и сын отводит глаза. Ты не предупредил, что не вернешься к ужину, где ты был? Айлиш не замечает Саманту, пока та не переступает порог, и замирает, будто боится войти, Марк поворачивается к ней и, скривив рот, молча извиняется за мать. Все в порядке, мам, да успокойся ты, я поужинал у Сэм, хотел написать тебе, но забыл дома телефон, а на память я твоего номера не помню.
Она ведет машину сквозь дождь и мерцающий свет, когда в сумке звякает телефон. Айлиш ждет, пока движение впереди затормозится, тянется к сумке, вынимает телефон. Читая сообщение, она поднимает глаза и видит, что дорога перед ней исчезла, рука тянется выключить радио прежде, чем она прочтет сообщение снова. Двое из задержанных мальчиков мертвы, тела переданы родственникам. Обнародованы снимки трупов со следами пыток. «Туран» катится сам по себе, а она видит мальчиков, которые лежат перед родителями, видит изуродованные тела и шепчет себе под нос, одно дело — забрать из дома отца семейства, совсем другое — вернуть родителям мертвые детские тела. Чувствуя, как дрожь закрадывается в сердце, понимая, что это случится, ярость и отвращение поднимутся из молчащей земли и хлынут горлом. Дома они собираются вокруг стола и смотрят в мировых новостях прямую трансляцию демонстрации, толпа у полицейского участка выросла, люди приводят детей, все одеты в белое и держат зажженные свечи. Пикетчики заполняют автовокзал и близлежащие улицы, а она ложится в постель и не может уснуть, наблюдая за своим страхом, и теперь это жалкое зрелище, а тихий голос, пытавшийся возражать, больше не слышен. К утру толпе не хватает места, и она начинает движение в сторону Колледж-Грин. Айлиш стоит у окна и смотрит на улицу, Марк и Молли наблюдают за ней в ожидании, когда она заговорит. Дремлющие деревья начинают набухать весной. Скоро они раскроют почки навстречу весеннему свету, размышляет об этом, о силе дерева, о том, как дерево переживает темные времена, что видит, открывая глаза после спячки. И тогда страх отпускает ее, и тело чувствует облегчение оттого, что теперь можно действовать. Мы наденем белое, говорит Айлиш, разворачиваясь, мы выйдем и присоединимся к ним. Смотрит, как дети поднимаются наверх, и дом наполняют бесстрашие и возбуждение.
